Микола Ткачев - Сплоченность [Перевод с белоруского]
— Садись! Эх, и прокачу!
Он помчал ее так, что дух захватывало. Сидя на раме между его руками, слыша его дыхание, она была так счастлива, что ей хотелось петь, смеяться, кричать от радости. А он сломя голову несся по дороге, слетал с одного холма, птицей взлетал на другой, нажимая на педали с таким азартом, как будто решил прокатить ее вокруг света…
Охваченная воспоминаниями, она на время забыла, где находятся и кого ждет. Спохватившись, снова стала всматриваться в сторону Родников, изредка вздрагивая не то от волнения, не то от предутреннего холодка. Начала считать. Отсчитает шестьдесят — минута, загнет палец и считает сначала. На середине какой-то минуты сбилась со счета — устала. Тряхнула головой, чтоб прогнать наплывающую дремоту, и начала было считать сначала, но вдруг остановилась. Сильно застучало сердце, когда она увидела на тропинке фигуру человека. Чуть не кинулась навстречу, но мелькнула мысль о неизвестном, который зачем-то бродил здесь вечером у бани. Вглядываясь во тьму, затаив дыхание, она на цыпочках подошла к самой тропке. Фигура приближалась. Вот она уже возле бани, рядом. Его шапка, его плечи!
— Борис! — вскрикнула она и бросилась к нему.
— Надейка! Ах ты, полуночница моя! — прошептал он, прижимая ее к себе.
Он был так взволнован этой встречей! Сколько заботы, сколько горячего чувства! Как выразить ей свою признательность, свою любовь? Но что бы ни сделал, все равно он знал, она заслуживает большего. Такая уж она, Надя.
Он стал целовать ее, потом взял на руки и, как малое дитя, понес. Остановился только у самых огородов, когда путь перерезала широкая, полная воды канава. Надя поправила косынку и лукаво шепнула ему на ухо:
— По ровному и я тебя пронесу. А ты здесь попробуй.
— И здесь справлюсь. Только передохну.
— Не надо, милый. Смотри, я не хуже тебя умею, — сказала она, соскользнув с его рук, и, разбежавшись, легко перепрыгнула через канаву.
— Ловко! — удивился Борис и тоже перескочил.
Успокоенные, они, взявшись за руки, медленно пошли огородами.
— У нас удача, — наклонившись к ней, проговорил Борис. — А у вас? Все приняли?
— Все, без пропусков. Шесть экземпляров сделали. Приемник спрятали.
— Отлично! — похвалил Борис.
Они шли краем сада, куда, казалось, спрятаться под деревья сбежались сейчас все предутренние тени. И в самом деле, на огородах, открытых и слегка покатых, рассвет был заметнее, чем здесь, под сенью деревьев колхозного сада, раскинувшегося вдоль северной окраины Нивы.
Борис и Надя шли мимо сада Бошкиных, когда вдруг сквозь шум ветра до них донесся сердитый мужской голос:
— Эге-ге!.. Ты что ж это своевольничаешь, Хадора? Кто тебе дал право брать?!
Возглас этот прозвучал неожиданно не только для Бориса и Нади, но, должно быть, и для того, к кому был непосредственно обращен. Дернув Надю за руку, Борис отступил за кусты малинника, прижался к забору. Он затаил дыхание, вглядываясь вперед. Только сейчас он сообразил, что это голос дядьки Макара, Надиного отца. Вон старик стоит на тропке, что ведет из деревни на огород, к пуне, и смотрит на какую-то женщину.
— Да это же Хадора Юрковец, — шепнула Надя, — смотри, что-то тащит.
Некоторое время Хадора стояла в растерянности перед Макаром, держа на плече тонкое длинное бревно, затем вдруг закричала:
— Чего ты, старый пень, шатаешься, высматриваешь? Не к партизанам ли ходишь по ночам?
Хадора не оборонялась, а наступала. Она не двигалась и не имела намерения ни сбросить с плеча бревно, ни отнести его назад. «Так вот кто бродил вчера возле пуни», — подумал Борис. К этой женщине, сплетнице и задире, он всегда относился неприязненно, а теперь, во время войны, это чувство еще усилилось, так как Хадора стала главным подпевалой у своего брата — старосты Игната Бошкина.
— Ты меня не пугай! — повысил голос Макар и шагнул ближе к Хадоре. — Видно, и вчера ты там лазала. В пуне полпростенка разобрала. Полок в бане — и тот тебе покоя не дает. Ишь, нашла дрова… Как же — сухие, легкие. Сейчас же отнеси назад бревно и положи, где взяла!
— Не распоряжайся, не испугалась!
— Испугаешься! Люди найдут на тебя управу, если брат не находит.
— Чего ты кричишь? На дочку свою кричи, она у тебя цаца хорошая, — пошла в обход Хадора. — А еще племянник мой к ней сватается… Дурень. Нет, хватит, не дай бог с такими связаться…
— Замолчи, зелье… Не заговаривай мне зубы, сейчас же неси бревно на место.
— А что, я твое взяла?
— И мое… Всей деревни, общественное… Мы старались, строили, а такие бесстыжие, как ты, растаскивают. Руки оторвем! Эх ты!.. Легко ли будет потом собирать все заново? Подумай!
— Не жалей… И не такое теперь пропадает. Гм, пуню бережет… Голову побереги!
— Вот ты свою и побереги… Не отнеси только, тогда увидишь… Ну, кому говорю?! — крикнул Макар, вцепившись в конец бревна.
Увидев, что старик не на шутку разъярен, Хадора испугалась, притихла. Она знала, что Макар Яроцкий в минуту раздражения становится человеком горячим, может, пожалуй, и кулаки пустить в ход. Хадора попробовала вырваться, но это ей не удалось — Макар не отступал. Тогда она решительным движением сбросила бревно к ногам старика и, ругаясь, поспешила домой.
— Взял верх старик, — промолвил Борис, — молодчина! И выследил же как-то негодницу.
— Он может… Тоже, видать, ночь не спал, — ответила Надя и первая двинулась от забора.
За усадьбой Бошкиных они попрощались. Надя, желая раньше отца попасть домой, заторопилась к себе. Борис проводил ее взглядом и тоже зашагал домой. Бесшумно, крадучись между яблонями, он пересек садик и через калитку прошел во двор. Прежде чем зайти в хату, прокрался к воротам, сквозь щель посмотрел на улицу, прислушался. И когда убедился, что возле дома никого нет, три раза тихо постучал в окно. Стук этот в хате был услышан сразу: мать, должно быть, с нетерпением ожидала сына.
— Пришел… Сыночек мой родненький… А я так беспокоилась, — заговорила мать. — Всю ноченьку ждали… Верочка только-только уснула, а я никак не могла.
— А я разве спала? Так только, лежала тихонько, — подала голос Верочка.
Сестренка быстро вскочила с постели, завесила одеялом окошко на кухне, зажгла лампу.
— Почему же ты, сыночек, обедать не пришел? — попрекнула мать, бренча тарелками в шкафике. — Не хорошо.
— Некогда было… Но я в обед подзаправился малость, Надя принесла. — Борис разделся и сел за стол. — Зато сейчас я хоть разком, да возком, — прибавил он и улыбнулся.
— Ешь, сыночек, на здоровье. Небось дел хватало — из сил выбился.
— Всего было, мама… И сорочка становилась мокрой, и в горле пересыхало…
— Ай-ай… И хоть не зря?
— Не-ет… Удачно поработали.
От матери Борис не скрывал своей подпольной деятельности. Он не рассказывал ей только о людях, с которыми был связан, об их делах, да она и сама этим не интересовалась. Все же, что делал он лично, было ей до мелочей известно. Иначе, считал Борис, и быть не должно. Разве мог бы он работать в таких условиях, если бы в семье не чувствовал поддержки? Мать его понимала и благословила на трудное дело…
— Ну и слава богу, что удачно. А у нас тут тоже было происшествие. Староста весь двор перевернул.
Борис насторожился, бросил есть.
— Ничего страшного, но, известно, неприятно. Ты ешь, ешь… Были мы в лесу с Верочкой, по дрова ездили. Встретились нам трое, говорят — из плена бежали. Пришли они с нами в деревню… в хату к нам…
— Один из них тебя, Борис, знает, — вставила Верочка. — Поклон передавал… А другой, пожилой такой, маме приметился…
— Да, знакомое что-то… А где я его видела, никак припомнить не могу. Только — видела. Не в Буграх ли, когда бывала у дочки? Жаль, что не спросила… — Мать помолчала, потом вернулась к прерванному рассказу: — Так вот, они пришли, а староста прослышал — и к нам… Арестовать их хотел. А они перед самым его приходом удрали. Вот он и взъелся. Кричит: «Куда девали пленных?» Мы ему говорим, что ушли, а он не верит. Обыск устроил, все уголки на дворе, в пуне и в хате обшарил. Искал, что твою иголку…
— Собака! Повод нашел. Нет, не только пленных он искал… Знаю, давно ему не терпится проверить наш двор, — сказал Борис и, встав из-за стола, начал раздеваться. — А эти трое… рассказали что-нибудь о себе?
— Ничего. Только один, тот, что тебя знает, крикнул, когда выбегал из хаты, что он работал шофером в Калиновке.
— Гм… Мало ли было шоферов в Калиновке? И в нашей МТС, и на предприятиях, и в учреждениях… А может быть, они совсем и не пленные?
— Бог их ведает. В душу ведь к ним не залезешь. Может, и обманули… — Мать вздохнула и задумчиво прибавила: — Теперь не разберешь, кто — от души, а кто таится. Вот заходили к Макару люди из Бугров. Поросят покупали. Рассказывали, будто у них в деревне и в Выгарах партизаны были, целым отрядом проезжали.
